Сделки о признании вины чужды российскому менталитету
И. ПЕТРУХИН
И. Петрухин, доктор
юридических наук, профессор (г. Москва).
В
рамках обсуждения проекта УПК РФ активно
дискутируется вопрос введения в российское
уголовное судопроизводство института
сделки о признании вины. Не остались в
стороне и авторы нашего журнала. Однако в
публикациях (по крайней мере, с точки зрения
их количества) наметилась определенная
односторонность, т.е. за последние годы на
страницах "Российской юстиции" в основном
звучали голоса "за" введение указанного
института в уголовно - процессуальное
законодательство (см., например, Российская
юстиция. 1998. N 10, 11; 1999. N 5, 12; 2000. N 10). Предлагаем
вниманию читателей аргументы "против",
высказанные авторитетным ученым
профессором И. Петрухиным и практиком -
судьей П. Михайловым.
В англо -
американской правовой системе, где
прокурор (атторней) свободно распоряжается
обвинением, принцип состязательности может
быть реализован путем заключения сделки о
признании обвиняемым своей вины, когда
прокурор (атторней) договаривается (при
участии судьи) с адвокатом о том, что
подсудимый признает часть предъявленных
ему обвинений в обмен на отказ прокурора от
поддержания остальных обвинений или
смягчения наказания. Такая договоренность
довольно часто влечет отказ подсудимого от
суда присяжных и немедленное (без судебного
следствия) вынесение судьей приговора по
обвинениям, признанным подсудимым.
Этот
институт предлагают заимствовать из
уголовного процесса США (в Англии он не
получил распространения), где он выглядит,
вероятно, разумным и соответствующим
национальным традициям. Но к переносу его
на российскую почву надо подходить с особой
осторожностью. В США он упрощает процесс,
разгружает судебную систему (без этого она
бы просто "задохнулась" от избытка дел) и
основывается на уважении к позиции
свободного человека, с одной стороны, и
прокурора (атторнея), которому государство
доверило право свободно распоряжаться
обвинением, - с другой стороны. Но
российскому менталитету чуждо само понятие
"сделка о признании". В российском уголовном
правосудии сделка - явление аморальное,
порочное, бесчестное; это торг,
компрометирующий власть,
свидетельствующий о ее бессилии,
неспособности раскрывать преступления.
Несмотря на это, растет число публикаций,
авторы которых призывают заимствовать
институт сделок о признании вины как
ускоряющий и упрощающий судопроизводство
(Лазарева В. Теория и практика судебной
защиты в уголовном процессе. Самара, 2000. С. 184
- 202; Тейман Стивен. Сделки о признании вины
или сокращенные формы судопроизводства: по
какому пути пойдет Россия? // Российская
юстиция. 1998. N 10 - 11; Морозова И., Анненков А.,
Дадонов С. Сделка о признании вины как
вариант мирового соглашения аргументы.
Действительно, будет достигнуто ускорение
и упрощение судопроизводства (этому будет
способствовать и сокращение судебного
следствия), но ценой отказа от раскрытия
преступлений, в том числе тяжких и особо
тяжких. Исказится статистика преступности,
силовые ведомства станут рапортовать о
снижении преступности при фактическом ее
росте. Значительно вырастет латентная
преступность. Преступники перестанут
бояться угрозы уголовного наказания, что
повлечет рост рецидива (в настоящее время
Россия занимает одно из первых мест по
этому показателю: 34% осужденных -
рецидивисты). Таким образом, предлагаемая
реформа приведет к еще большей
криминализации общества.
Переговоры о
сделках унизят следователя, прокурора и
судью, поскольку им придется вести торг
(другого слова не подберу) с преступником,
отчасти признающим свою вину в обмен на
смягчение наказания. Как может судья
обещать изменить квалификацию деяния и
смягчить наказание, если народные
заседатели об этом ничего не знают и в ходе
заседания могут против этого возражать? А
ведь приговор принимается большинством
голосов.
Наша периодическая печать
пестрит сообщениями о коррупции в
правоохранительных органах и адвокатуре.
При введении сделок о признании вины
возможности для взяточничества и других
злоупотреблений многократно возрастут.
Следователи, подстрекая обвиняемых к
признанию вины, в том числе с помощью
незаконных приемов, смогут легко
освобождать себя от раскрытия опасных
преступлений. В сфере предварительного
расследования и правосудия воцарятся
беззаконие и произвол.
Казалось бы,
сделки о признании вины соответствуют
интересам всех их участников: прокурору не
надо готовиться к процессу и рисковать тем,
что подсудимый может быть оправдан, судья
освобождает себя от необходимости слушать
сложное и спорное дело, обвиняемый не несет
ответственности за совершение ряда
преступлений, адвокат получает свой
гонорар за успешное ведение защиты
благодаря заключению сделки (В. Лазарева
называет это "взаимовыгодными уступками").
Может быть, этим объясняется популярность
идеи о сделках у юристов и, надо полагать, в
преступной среде? На самом деле сделки о
признании могли бы нанести вред не их
участникам, а обществу в целом, страдающему
от преступности (поэтому нельзя
согласиться с В. Лазаревой в том, что сделки
о признании имеют "гуманистическое
значение"). Нет гуманизма и в том, что сделки
о признании давали бы некоторую экономию
средств, от недостатка которых ныне так
страдает Россия. Рост рецидива как
следствие сделок потребует очень больших
расходов. Кроме того, экономическая выгода
не может оправдать меры, влекущие нарушение
интересов граждан, пострадавших от
преступлений, и общества в целом.
Экономию денежных средств, обусловленную
признанием вины, предлагают рассматривать
как обстоятельство, смягчающее наказание
(С. Тейман). Однако наказание может смягчать
лишь искреннее раскаяние, а не уловка
обвиняемого, пытающегося избежать
заслуженной ответственности.
Оказывается, по мнению В. Лазаревой,
практика давно уже идет по пути
фактического совершения сделок: "по делам,
где обвинение основано на противоречивых
доказательствах, суд склонен принимать
максимально мягкое решение". Значит,
обвинение не доказано, нужно выносить
оправдательный приговор, а вместо этого суд
смягчает наказание. Такая беспринципность
суда порицалась еще в советские времена.
Тем более она недопустима теперь.
Российскому законодателю дается
рекомендация обеспечить "включение
потерпевшего в переговоры" (С. Тейман).
Почему бы тогда не вести переговоры и с
гражданским истцом, гражданским ответчиком
и их представителями? Получится нечто вроде
мини - заседания суда с участием прокурора,
адвоката, других заинтересованных в исходе
дела лиц, что вряд ли приемлемо.
Для
увеличения числа признаний в суды
присяжных США назначают самых суровых
судей, а самые мягкие работают как
единоличные судьи (С. Тейман). Такая
практика вряд ли может утвердиться в
России. Манипулирование "суровыми" и
"мягкими" судьями, чтобы отбить охоту
обращаться в суд присяжных, вряд ли законно
и нравственно безупречно.
С. Тейман
пишет, что судьям федеральных судов и судов
некоторых штатов запрещено участвовать в
переговорах о признании вины. Значит,
существуют веские доводы против участия
судей в такого рода сделках (судья должен
стоять вне сделки, не связывая себя
какими-либо обещаниями). Зачем же
предлагать России то, что неприемлемо даже
для США? Сделка же без участия или контроля
судьи не дает гарантий того, что в случае
частичного признания вины обвиняемый будет
подвергнут более мягкому наказанию. Такая
сделка носит неофициальный характер. При
этом возрастает опасность злоупотреблений
и обманных действий.
Неприемлемы также
практикуемые в США переговоры
непосредственно между обвиняемым,
полностью признавшим себя виновным, и
судьей (в отсутствие прокурора)
относительно смягчения наказания. Это уже
не соглашение обвинения с защитой, а сделка
с самой судебной властью.
Приводится и
такой довод: наше формальное, процессуально
регламентированное предварительное
следствие со многими гарантиями прав
личности и судебным контролем (в отличие от
неформального полицейского расследования
в США) "гарантирует достижение истины как
цели уголовного процесса", что оправдывает
упрощение судопроизводства, включая сделки
о признании вины (В. Лазарева). Такое
утверждение несостоятельно, потому что
российский законодатель не считает
предварительное расследование достаточным
для установления истины и именно поэтому
вводит судебные стадии процесса и право
обратиться в суд при несогласии с
прекращением дела по нереабилитирующим
основаниям.
Оправдывая сделки о
признании вины и другие упрощенные
процедуры, нередко ссылаются на
рекомендации совещания министров юстиции
стран Совета Европы от 11 - 12 июня 1996 г., в
которых содержится призыв отказаться от
излишних формальностей при осуществлении
правосудия, чтобы сделать его более
доступным для населения. Но при этом надо
иметь в виду высокий уровень правовой
культуры в странах Западной Европы, который
позволяет обеспечивать охрану прав
личности и достоверность судебных
приговоров даже при отсутствии жесткого
правового регулирования предварительного
расследования и рассмотрения уголовных дел
в судах. Население этих стран начинает
страдать от пресыщения строгими
процессуальными формами. В России же
ситуация иная: мы еще не прошли этап
достаточной регламентации уголовного
судопроизводства, нам еще не хватает
процессуальных гарантий, поэтому призывы
свертывать эти гарантии в интересах
"ускорения", "упрощения", "экономии" должны
быть категорически отвергнуты.
С.
Тейман справедливо пишет о "ненаучности"
англосаксонской "юриспруденции", где
достижение истины служит "второстепенным
средством". Он полагает, что и в Европе
"обозначилось стремление избегать
продолжительной, педантичной и ненужной
"научности" постинквизиционного уголовного
судопроизводства", и далее пишет, что
достижение истины - "сомнительный,
псевдонаучный, инквизиционный принцип". Об
истине - особый разговор. Что касается
"ненаучности", то в США действительно нет
науки, изучающей законодательство об
уголовном судопроизводстве; исследования
преимущественно социологического
характера концентрируются на прецедентах,
личности судьи, правосознании присяжных;
нет строгой регламентации следствия, а
судебный процесс рассматривается скорее
как искусство, не опирающееся на правовую
теорию. В Европе порядок расследования и
осуществления правосудия строго определен
законами, которые разрабатываются и
изучаются на основе определенных
теоретических представлений. Если и
имеются какие-то влияния американской
"ненаучности" на европейское правосудие, то
они незначительны и несущественны. Уже нет
оснований безоговорочно относить
европейское судопроизводство к
инквизиционному. Остаток инквизиции -
соединение в лице следователя функций
обвинения и защиты - компенсируется
судебным контролем за предварительным
расследованием (санкционирование судом и
обжалование в суд действий и решений
следственных органов), чего не было в
инквизиционном процессе.
Некоторые
данные, приводимые С. Тейманом, нуждаются в
уточнении. Он пишет: "Уменьшение объема
обвинения невозможно в неоинквизиционном
судебном следствии во Франции или
Германии", но тут же отмечает, что "в 1986 году
в Германии становится известной ранее
скрываемая практика соглашений о признании
вины". Его утверждение, что такая практика
была одобрена Конституционным Судом ФРГ,
вызывает сомнение.
С. Тейман, В.
Лазарева, другие авторы отмечают, что в США
90% уголовных дел завершаются сделками о
признании. Но в это число попадают
многочисленные случаи, когда получено
признание, влекущее устранение судебного
следствия, без какой-либо сделки о
признании (что не вызывает возражений). Не
является сделкой о признании и "уголовный
приказ" в ФРГ по делам о незначительных
преступлениях. Правонарушитель не вступает
в сделку. Он просто соглашается уплатить
штраф, причем постановление прокурора о
наложении штрафа подлежит утверждению
судом ("судебный приказ").
Не являются
сделками о признании и многие другие формы
упрощенного судопроизводства,
рассматриваемые С. Тейманом, - испанский
"конформидад", итальянское "заявление
сторон об обозначении наказания",
французское "немедленное доставление в суд"
по делам о правонарушениях, российская
"досудебная подготовка материалов",
немецкое Absprache - согласие сторон на
упрощение судебного следствия.
В
подтверждение того, что прокуроры свободно
распоряжаются обвинением (это оправдывает
их сделки с защитой), приводятся такие
данные: во Франции прокуроры в 55% случаев
отказываются от уголовного преследования в
силу того, что "неизвестно лицо, совершившее
преступление" (Лазарева В. Указ. соч. С. 187;
Головко Л.В. Принципы неотвратимости
ответственности и публичности в
современном российском уголовном праве и
процессе // Государство и право. 1999. N 3. С. 61).
Этот довод сомнителен. Если Франция
действительно страна неинквизиционного
права (о чем пишет С. Тейман), то прокуроры не
могут действовать таким образом. Если бы
наши прокуроры не возбуждали уголовное
преследование в столь массовых масштабах
по причине неизвестности преступников, то
прокуратуру как правоохранительный орган
пришлось бы расформировать.
Вряд ли
стоит вводить сделки о признании вины по
аналогии с мировыми соглашениями в
гражданском процессе (Морозова И., Анненков
А., Дадонов С.). Государство в лице прокурора
не может и не должно "мириться" с лицом,
признавшимся (хотя и частично) в совершении
преступления. Такое соглашение не
соответствовало бы интересам общества,
государства и умаляло бы достоинство
представляющих его органов
В
рассмотренных публикациях преувеличено
значение ускорения и упрощения
судопроизводства и недооценивается роль
процессуальных гарантий в защите общества
от преступности.
Российская юстиция, N 5,
2001
